Более того, ветер способен на осознанное действие, свойственное человеку:
«Пропадать молвой жгучий ветер звал» [Калинов Мост 2001: 330].
Ветер предстаёт как самостоятельная сила природы. Своеобразие авторского подхода реализует концепцию мировоззренческих представлений людей эпохи Древней Руси, которым было свойственно обожествление (а здесь и персонификация) какого-либо природного явления.
Ветер может обозначать и явление природного мира в традиционном современном представлении, однако в таком случае слово приобретает дополнительный оттенок значения, реализующийся в контексте. Например:
«… ветра пыльный рывок» [Калинов Мост 2001: 191].
Актуализируется значение ветра не только как природного явления, но и как быстрой, стремительной перемены.
Символика ветра может функционировать в качестве отдельной характеристики какого-либо другого объекта:
«…ветреной росе…» [Калинов Мост 2001: 162].
Однако здесь истолкование символа не может быть однозначным, поскольку допустимо множество вариантов. Это может быть как характеристика качества непостоянства, изменчивости, так и природной причиной возникновения росы. Тем не менее, с помощью этого символа в тексте присутствует динамика, способная влиять на состояние окружающего мира.
Общая семантика ветра в большинстве случаев отличается положительной оценочностью, несмотря на негативные проявления ветра:
«…там не злятся ветра» [Калинов Мост 2001: 373]
или «Ветер зорко погонит плетью» [Калинов Мост 2001: 355].
Повествовательный субъект во многих случаях чувствует родство с этой стихией, а потому принимает её:
«… а ветер назвался братом…» [Калинов Мост 2001: 142],
«роднился ветрами наградой» [Калинов Мост 2001: 263].
Особенно важно обратиться к символу песни. Эта лексема даже вынесена в название одного из произведений творчества группы «Калинов Мост» («Моя Песня»). Здесь символ песня является центральным и объединяющим для многих других символов:
«Моя песня… ветрами отдыха не ведает»,
«Моя песня – белая берёзонька»,
«Моя песня… поможет страннику в пути» [Калинов мост 2001: 64] и другие.
Семантика песни и ветра смыкается в значении свободы, динамики. Символ берёзы создаёт причастность песни к национальной культуре. Следовательно, песня создаётся о России и живёт для России. Песня связана с символами странника и пути. Таким образом, песня является формой воплощения жизненного пути человека, ищущего истину. Следовательно, можно сделать вывод о смысловой универсальности символа песни.
Символ песни образует интересную связь также с символикой огня, выступая в одном из примеров в качестве дополнения:
«…песен искры» [Калинов Мост 2001: 322].
Метафора выступает как воплощение, репрезентация символа. В другом же примере к слову «песня» подобрано определение, точно характеризующее его как огненную стихию:
«Песней огненной…» [Калинов Мост 2001: 330].
Метафорически переосмысляясь, характеристики песни сближаются со свойствами огня. Это может быть и символ обновления, и символ смерти (эсхатологические начала огня).
Песня несёт в себе и откровение:
«И в дымящий горящий мозг
Острой бритвой врезались песни –
Песни излома души» [Калинов Мост 2001: 142].
Песня связывается как с умственной, так и с душевной деятельностью. Песня способна самостоятельно, независимо от человека овладевать его сознанием. Она является озарением, поступающим в него извне.
Со словом «песня» очень часто употребляется притяжательное местоимение моя («В песне моей столько слов…» [Калинов Мост 2001: 133]). Исходя из этого, возникает идея о субъективизме творческой позиции каждого автора. Следует также отметить особое интимное отношение лирического героя к этому понятию.
Глаза предстают как выражение внутреннего состояния человека, как универсальной человеческой характеристики вообще:
«Видно по глазам» [Калинов Мост 2001: 73],
«В глазах испуг» [Калинов Мост 2001: 37].
Глаза являются знаком национальной принадлежности, что вносит местный колорит в песне. Д. Ревякин, называя человека восточной внешности, указывает главный характерный признак – вид глаз:
«Раскосые ведут глаза» [Калинов Мост 2001: 163].
Семантическая реализация символа глаз в большинстве случаев совпадает с традиционным значением, зафиксированным в словаре: как символ зеркала души. Например:
«успеть принять глазами» [Калинов Мост 2001: 192].
Здесь возможна замена слова «глаза» на «душа», то есть речь идёт о проникновении чего-либо в человеческое сознание и душу.
Символика травы как объекта природы не связана с каким-либо божеством. Трава просто обозначает реалию:
«Проснуться утром в сочных травах» [Калинов Мост 2001: 41],
«запахи трав» [Калинов Мост 2001: 46].
Тем не менее, семантика обогащается за счёт привлечения дополнительного оттенка значения травы как охранительного явления:
«Укройся травами в ночи» [Калинов Мост 2001: 51].
Общая же характеристика символа неоднозначна. Так, наряду с положительной семантикой встречается и негативная:
«Заплутал наобум в травах» [Калинов Мост 2001: 132],
«В травах чёрных» [Калинов Мост 2001: 140],
«Обманули дурные травы» [Калинов Мост 2001: 143].
Кроме того, травы олицетворяется: «Просили травы» [Калинов Мост 2001: 167].
Семантика травы связана с категорией волшебного:
«Кто окликал разрыв-травой» [Калинов Мост 2001: 294].
Разрыв-трава – это мифическое растение, несущее богатство и благополучие, но найти его можно было только в ночь на Ивана Купала в лесу, где его охраняли духи. Посредством упоминания образа, взятого из славянского фольклора, создаётся и колорит национальности песни.
Лексема «узел» представляет интерес своим смысловым спектром. В символе узла актуализируется семантика скопления, места соединения:
«В узел сбились поводья рук» [Калинов Мост 2001: 85],
«Связки стянуты в узел» [Калинов Мост 2001: 94].
Также здесь присутствует значение основательности, исчерпывающей полноты предмета или явления:
«Вырвать язык узлом» [Калинов Мост 2001: 166].
Символ кроха интересен тем, что он способен обозначать и живые, и неживые объекты. В двух случаях из семи это уменьшительно-ласкательное наименование человека:
«Плачь, кроха…
Верь, кроха» [Калинов Мост 2001: 32],
«… кроха-сыночек» [Калинов Мост 2001: 33].
Скорее всего, кроха – это лексическая репрезентация символа «ребёнок». Ребёнок символизирует начало, обновление и возрождение [Рогалевич 2004: 356]. Кажется странным употребление побудительных «плачь» и «верь» по отношению к ребёнку. Но символика ребёнка подсказывает мысль о том, что перерождение возможно с помощью веры, а также – слёз, несущих очистительную функцию. Кроме того, в тексте нет формального выражения слова «ребёнок». Крохой может быть назван любой человек в определённой жизненной ситуации, когда он чувствует себя действительно беззащитным и нуждающимся с помощи, совете.
В большинстве же случаев кроха – это обозначение мелкой части, остатков, небольшого количества чего-либо:
«По крупицам, по крохам собирали былое» [Калинов мост 2001: 35],
«Вздохом крохи мая обнимая» [Калинов Мост 2001: 249].
Слово «волосы» выступает как объект действия (при рассмотрении словосочетания: завязать и поджечь волосы):
«В узел волосы завязать и поджечь» [Калинов Мост 2001: 327].
Этим символом обозначается действие. Семантика слова «завязать» связана с лексемой узла. Завязать – 1. закрепить, связывая узлом, концами, бантом [Ожегов 2002: 201].
Узел – символ союза, фиксации [Королёв 2006: 543]. Имплицитно представлена символика огня – посредством глагола действия: поджечь. Поджечь – 1. поднеся огонь, воспламенить [Ожегов 2002: 535].
Создание узла из волос символизирует крепкую связь внутри объекта, его неделимость, целостность его натуры. Через огонь же возможно перерождение лирического героя, переход из реального в надреальное пространство существования. Это также символ очищения, обновления.
Следовательно, волосы отождествляются со смыслом существования человека, его жизнью в целом.
«Волосы по плечам,
Набело отбренчал
Сон, что был с тобой» [Калинов Мост 2001: 275].
Семантика спутанных волос, да и сам негативный контекст даёт нам право предполагать, что символика разбросанных волос в данной ситуации может значить беспорядок, хаос, сложность и напряжённость ситуации. Скорее всего, они характеризуют образ жизни человека, его состояние.
Вообще реализация символа по большей части традиционна. Однако следует также отметить важный контекстный план, который привносит в основное значение символа дополнительные оттенки. Символика волос также связана с символами огня и узла.
«В песне моей столько слов,
Сколько звёзд волоском
Опрокинулось навзничь
В чистый лист бересты» [Калинов Мост 2001: 133].
Связь между лексемами: «песня», «слово», «чистый лист» – свидетельствует о необходимости рассмотрения данной части произведения с точки зрения раскрытия в ней творческих мотивов.
В ближайшем контекстном окружении символа волос здесь оказалось слово звезда – образ многозначный. Это символ вечности, света, высоких устремлений, идеалов [Рогалевич 2004: 129]. Таким образом, творчество выступает как реализация высоких идеалов, служение высшему предназначению. Символика же берёзы отсылает нас к славянской традиции, где берёза – оберег от нечистой силы. Кроме того, в русской культуре берёза – символ России вообще и русской сельской глубинки в частности [Рогалевич 2004: 22].
Следовательно, лирический герой представляется нам русским поэтом.
Можно подвести такой итог: если вспомнить бересту, то можно объяснить сложную авторскую метафору. Береста: звездочка – точка (заглавная буква) и линия-след от неё – хвост кометы (строчка). Символика волоса раскрывается как символ строки, посредством которой лирический герой-поэт выполняет своё высшее предназначение.
Необыкновенно важным символом в текстах песен группы «Калинов Мост» является символ дороги, тропы, пути вообще. Он встречается довольно часто – 53 раза.
Дорога ассоциируется с отвагой, достоинством, о чем свидетельствует выбор оценочной лексики:
«Пил дорогу
Доблестным выбором» [Калинов Мост 2001: 134].
Словосочетание «пил дорогу» звучит необычно, открывая возможность принципиально нового авторского восприятия. Пить – принимать, проглатывать какое-либо питьё [Ожегов 2002: 519]. Кроме того, лексема «пить» связана с жаждой. Лирический герой здесь принимает дорогу как необходимость, вызванную жизнью. Таким образом, он утверждает необходимость существования дороги для себя. Кроме того дорога, скорее всего, бесконечна. Это та категория, которая не имеет ни начала, ни конца. Желание дороги, движения престает постоянным явлением.
Дорога связывается также с понятиями свободы, отрыва от земного, материального:
«В плеске гитар запах дорог,
Если вдохнешь – птицею станешь.
К Небу взлетит твой потолок,
Звезды рукой достанешь» [Калинов Мост 2001: 414].
Символ дороги здесь раскрывается с помощью символов, его окружающих: птицы, неба, звезды, руки. Данный контекст работает на создание ощущения преодоления пределов с помощью дороги. При этом речь идет о предметах не материального мира, но духовного. Птица, таким образом, является посредником между миром земным и небесным. Только при отсутствии каких-либо границ и условностей, по мысли автора, возможно достижение невозможного. Небо символизирует прежде всего открытость, при которой возможно стать причастным к космической гармонии. Семантикой посредничества наделён и символ руки. Являясь предметом материального мира, именно она осуществляет восприятие ирреального, непостигаемого, идеального.
Символ дороги связан с ощущением свободы, открытости, которая предстает осознанной жизненной необходимостью для лирического героя.
Функционирование символа показывает вариативность проявления его значений в зависимости от контекста. Наблюдаются определенные связи между символами. Интересно и метафорическое осмысление символа.
Символы песенного теста создают определённую систему, о которой уже упоминалось в 1 параграфе II главы. Наглядно это можно представить следующим образом:
Реализация этой схемы в тексте даёт представление об авторском миропонимании. Данные субстанции имеют в своем составе массу символических репрезентаций, которые отражают основные моменты восприятия мира: человеческие страхи, надежды, ценности.
В песенном тексте оказывается возможным объединить эту сложную систему представлений. Так реализуется основная функция символов, дающая возможность кодировать сложнейшие понятия и картины при помощи малых средств выражения. При этом восприятие реципиентом происходит мгновенно, без обращения к каким-либо дополнительным источникам информации.
Данную схему можно выделить лишь условно, поскольку фактические отношения между исследуемыми символами представляют собой сложную сеть соединений символов из любых групп и подгрупп. Разнонаправленные стрелки показывают взаимозависимость символов между собой, несмотря на то, к какой из групп они принадлежат.
В связи с ориентацией на древнерусскую культуру (стилистику) творчества группы встречаются не только символы, характерные для эпохи Древней Руси, но и элементы архаизации отдельных слов. Устаревшие слова используются для воссоздания колорита отдалённых времён. Они же придают речи восторженное, торжественное звучание.
Следует отметить равноправное параллельное употребление лексем глаз – око. Они являются стилистическими синонимами:
«Зло сверкну очами» [Калинов мост 2001: 105],
«Для твоих сухих глаз» [Калинов Мост 2001: 133].
В примерах «Сильные длани» [Калинов Мост 2001: 63] и «Косы заплетать мором да гладом» [Калинов Мост 2001: 92] проявляется принцип стилизации текста, когда слово употребляется в неполногласном варианте.
Стилизация, обращённая к эпохе Древней Руси, достигается за счёт включения в текст имён языческих божеств: «Наши домовые», «Пропели Лели», «Лешие шальные». Однако упоминания о главных языческих богах, например, Перуне, Яриле, не встречаются. Скорее всего, эти боги отождествляются со своими стихиями. Как уже было сказано выше, Ветер, Солнце, Луна, Вода в тексте могут быть написаны как имена собственные. Они способны на активные действия, свойственные либо человеку, либо богам:
«И вздохнёт с облегченьем Луна» [Калинов Мост 2001: 375],
«В это верят Солнце и Луна» [Калинов Мост 2001: 406].
В рассуждении о языческих божествах нельзя не упомянуть о неологизме Д. Ревякина Даждо, вынесенное в название одной из песен. Словарь комментирует это слово так: «Даждо'» – (неол. Ревякина) Имя собственное, образованное по типу имён славянских языческих божеств и мифологических существ. Внук Даждьбога. Даждьбог (тж. Дажьбог, Дажбог) – древнеславянское солнечное божество Владимирского пантеона, бог власти, богатства, а также покровитель и родоначальник славянского этноса. Существенно также фонетическое созвучие со словом дождь» [Калинов Мост 2001: 567-568]. Таким образом, создаётся неоязыческий образ бога Дождя – внука бога Древней Руси.
Даждо можно рассматривать и как звательную форму, привносящую в текст элемент стилизации. Справедливо также полагать, что это обращение к силам природы, одушевление сил природы.
Следовательно, при рассмотрении всех элементов архаизации, встречающихся в песнях группы «Калинов Мост», справедливее рассуждать не о простой стилизации славянской традиции текста, но о процессе переосмысления мировоззрения предков современным человеком. Здесь нет полного соответствия в суждениях между поколениями, однако присутствует более важный элемент – переход на новый уровень прежних понятий.
Большая экспрессивная нагрузка ложится на лексемы, являющиеся авторским словотворчеством. Каждый неологизм даёт ёмкий образ-символ. Встречаются новые слова, образованные путём словосложения: догопыт, «благодаря фонетическим созвучиям несущий сложный смысл: догонять – копыт – пытать, пытливый. Образовано бессуфиксальным способом по модели следопыт» [Калинов Мост 2001: 568-569]. Слово синтезирует в себе понятия, выраженные в исходном варианте различными частями речи: глаголом, выражающим динамику, существительным, обозначающим субъекта действия, и прилагательным, несущим описательную функцию. Таким образом, создаётся трёхмерная картина восприятия образа, реализуется семантика охотничьей погони. При словотворчестве используется и способ сложения основ: дароба (дар + оба). Здесь значение дара усиливается за счёт семантики двойственности, появляющейся от слова «оба». Оба – и тот и другой [Ожегов 2002: 424]. Встречается также принцип сложения корней. В строке «в гроздья медарен груди рядил» [Калинов Мост 2001: 513] пример подобного сращения – «медарень» (медаль + дар).
В словообразовании у Д. Ревякина активно работают суффиксы: наиболее распространён «-ень» (бедень, глазень, искрень, крадень, чурень); «-арь», «-ярь» (гожарь, господарь, снеярь); «-ица» (урочица), «-ь» (брысь, вырь, уныль). Задействуются и префиксы (разбрызг, выступ, назой, провидь). Есть и сложные префиксально-суффиксальные словообразовательные модели (выпарень, проторень, уверень, измонь).
Используется и такой приём, когда берётся чистый корень, который активизируется и образует разнообразные производные:
«…в листья зарёван» [Калинов Мост 2001: 513],
«…усмехом заклятым» [Калинов Мост 2001: 261].
Эта техника была открыта В. Хлебниковым и названа «склонение». В начале века А. Кручёных и В. Хлебников утверждали, что поэзия может состоять из одного «самовитого» слова. Известно, что Д. Ревякин высоко ценил поэзию Велимира Хлебникова, а потому обращение к подобным творческим приёмам вполне логично.
В итоге следует отметить, что спектр значений символа дополняется исходя из семантики его контекстного окружения, в котором могут встречаться и другие символы. Таким образом осуществляется взаимодействие символов между собой. Словотворчество также носит символический характер. Здесь сочетаются несколько образов, которые дают слову новые смыслы.
Возможно, также включение просторечно-устаревшей лексики в текст песни:
«Ну, а коли нет слёз,
Путь один – надо петь» [Калинов Мост 2001: 94],
что способно придать песне более доверительный тон.
Тексты исследуемых песен достаточно эмоциональны: встречается обилие как восклицательных, так и вопросительных предложений. Это могут быть обращения к воспринимающему, с помощью которого слушатель становится причастным к событиям, происходящим в песне, он вовлекается в ход повествования:
«Пойдём! Пойдём со мной, бежим со мной…» [Калинов Мост 2001: 107];
«Лови мозоли рун!» [Калинов мост 2001: 250].
Употребление экспрессивных синтаксических средств используется и для выражения остроты чувств, восприятия:
«Не вспомнит степь твоей стопы.
Ох, да мне бы так!» [Калинов Мост 2001: 177].
Эмоциональность раскрывает мотив памяти. Степь и лирический герой противопоставляются. Символ степи выступает в качестве отражения вечного, бесконечного. В отличие от нее лирический герой способен сохранить момент в своей памяти, сделать его реальным и в то же самое время конечным. Таким образом, природа показана пространством, способным поглотить человеческие страсти.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9
